В каждой семье нашей необъятной Родины есть своя история о том, как началась война. Мама рассказывала, что дедушку Захара отправили на курсы и он должен был вернуться в конце июня, но начавшаяся война разлучила его с семьёй на несколько лет, потому что бабушка Лиза с дочкой Лидой и сыном Борей была эвакуирована из Москвы.
К счастью, у нас в семье сохранилась не только эта история, но и документы, которые показывают настоящие отношения и чувства между моими бабушкой и дедушкой. В трагический для нас день 80-летия начала Великой Отечественной войны делюсь с вами частичкой истории своей семьи.
Документы в этой статье – письма, фотографии, телеграмма – сейчас являются частью экспозиции в Музее обороны и блокады Ленинграда, посвященной 80-летию начала Великой Отечественной войны. Если вы в Питере, загляните туда до конца недели.
Начать надо с короткой предыстории. Когда мой дедушка, батальонный комиссар Берёзко Захар Васильевич, узнал что в начале 1941 года должен будет пройти курсы политсостава, он употребил немалые усилия на то, чтобы перенести сроки на несколько месяцев. Дело в том, что в марте 1941 года его жена должна была родить.
У них уже был старший сын Боря, которому в октябре должно было исполниться 6 лет. А 13 марта 1941 года моя бабушка, Берёзко Елизавета Яковлевна, родила доченьку Лидочку – мою маму. Из-за хлопот, связанных с родами и потом перевозом семьи на дачу, Захар Васильевич поехал на курсы позже запланированного. Позже бабушка неоднократно ругала себя за то, что она «послужила причиной» такого сдвига сроков.
Ну а в марте 1941 года, конечно, они не знали, что через 3 месяца на нашу страну нападёт самая грозная и опытная армия, воспринимавшая нашу страну как жизненное пространство, по какой-то непонятной причине всё ещё населённое «унтерменшами», которые усилиями фашистской пропаганды были расчеловечены до образа примитивных животных, подгоняемых упырями-комиссарами.
Находясь в Марьино Рыльского р-на Курской области и планируя возвращение с курсов, 18 июня 1941 года дед Захар отправил в Москву своей тёще, моей прабабушке Трубкиной Евдокии Степановне, письмо.
18 июня 1941 г.
Здравствуйте, мама, Саша!
Полагая, что это письмо дойдет быстрее, чем адресованное на дачу, прошу захватить его с собой, когда будете ехать в субботу к нам на дачу, к Лизе. О том, что вы ездите к Лизе часто, я не сомневаюсь, ибо ей там скучно и тяжеловато с ребятами одной.
Новостей у меня нет. Жизнь протекает в напряженной учебе. В настоящее время готовимся к сдаче экзаменов.
Экзамены начнутся 24 [июня 1941 г.] и закончатся 25 числа, а 27 числа буду дома.
В последнее время от Лиды получаю очень редко. Написанное ей 11 июня я получил 17 июня. На дачу я послал ей письмо числа 15 июня, не знаю, получила ли она его, в нем была маленькая фотокарточка.
До приезда больше писать не буду. Прошу почаще навещать Лизу, передать ей мой сердечный привет.
Очень жду скорой встречи с Лизой, ребятами Борей и Лидой. Она, вероятно, уже подросла. Прошу приезжать к нам на дачу для встречи «солдата».
Итак! до скорой встречи.
Лизончик, Боричка, Лидочка!
Здравствуйте!
Как вы там на даче акклиматизируетесь? Надо полагать, немного привыкли к холодам. Я скоро приеду, тогда дело пойдет веселей, и холод будет преодолеваться легче.
Собираюсь сдавать экзамены и приезжать домой 27 [июня] – встретимся.
Больше до встречи писать не буду.
Очень спешу, кончаю.
Целую, ваш Захар
Евдокия Степановна передала эту радостную новость Елизавете Яковлевне, которая жила в с детьми в дачном поселке ЦК ВКП(б) на 30-м километре Ленинградской железной дороги, где они снимали этаж в двухэтажном доме. Вместе с сыном Борей они зачеркивали в календаре дни до возвращения папы домой.
Однако ровно 80 лет тому назад, 22 июня 1941 года, в судьбы миллионов людей вмешалась война. Сразу после экзаменов слушателей курсов, которые представляли старший политсостав, задержали в Марьино и объявили им о мобилизации. Сразу же Захар Васильевич написал домой письмо, пронизанное любовью и заботой.
26 июня 1941 г.
Здравствуйте мои дорогие и миленькие Лизончик, Бобочка и Лидочка!
До сих пор не писал потому, что ожидал встречи с вами, мои дорогие.
Сегодня стало известно, что наши курсы мобилизованы, и мы продолжаем учёбу. Очевидно, по мере комплектования частей будем получать назначение.
Наше совместное счастье нарушают подлые фашисты Германии. Сейчас ещё неясно, возможно, что удастся заехать домой перед явкой в часть, а, быть может, встречу отнесем до окончания разгрома и уничтожения подлой фашистской гадины.
Ясно, что мы еще поживем вместе. Единственная моя просьба к тебе, милая Лизончик, встретить это мужественно, как должное. Я понимаю это тяжело, береги детей.
Когда положение прояснится, тогда можно будет рассуждать о вопросах средств существования для семьи. Но полагаю, и прошу тебя иначе и не думать, что ты до осени живи с ребятами на даче, расти милых деточек. Деньги с работы, за отпуск и т.д. получу либо я, либо ты. Только сама не вздумай ехать в Москву, тебе это привезут на дачу.
Я повторяю, что обстановка у нас неясная, возможно, что ещё заедем домой. Но если нет, то ты, Лизончик, будь и так молодцом, сохрани спокойствие и свои нервы, чем ты будешь лучше себя вести (спокойнее), тем ты сделаешь для меня и дорогих ребятишек лучше.
Ты знаешь, что мне никакая опасность пока не угрожает (конечно кроме такой, как и тебе). Будь, Лизончик, умница! Ты ведь знаешь, что от расстройства у тебя будет портиться молоко. Это учитывай.
Одним словом, прошу одно-береги себя и ребят. Всё остальное –второстепенное. Ведь жизнь у нас ещё впереди.
Будь здорова, весела, моя дорогая милая Лизончик.
Будь здоров и счастлив, мой миленький сыночек Боречка. Желаю здоровья и счастья доченьке Лидочке.
Привет маме, Саше.
Целую вас крепко, крепко Захар.
Благодаря открытому онлайн-архиву «Память народа» можно установить, что новость о мобилизации батальонный комиссар Берёзко получил 26 июня. Точная дата указана в одном из наградных листов.
Поскольку дед Захар уже понял, что не сдержит данное им обещание вернуться 27 июня, и что письмо придёт в Москву позже, он также отбил в Москву телеграмму.
27 июня 1941 года. Задерживаюсь в Марьино, передайте семье. Захар
Несмотря на потрясшие всех новости о начале войны, бабушка Лиза до последнего надеялась, что дед Захар вернется с курсов как обещал. Наконец, получив письмо и телеграмму, она написала очень трогательный ответ, который ниже. Когда будете читать, обратите внимание, что в нём нет ни нотки паники или трагизма - только решимость и мужество.
Здравствуй, мой дорогой, золотой, милый Захарик!
Я получила твою телеграмму и письмо. Когда я 22 июня узнала о начале войны, то тогда уже почувствовала, что 27 ты не приедешь. Очень уж мы ждали того дня. Но с 22 я стала подготавливать Бобочку, что папочка приедет нескоро, и перестали зачеркивать дни в календаре. Ночью 23 была учебная воздушная тревога, но все думали, что она настоящая. В Москве все метро были битком набиты. Я не спала всю ночь, было жутко, но не вставала и детей не будила, думала пусть будет что будет. Теперь здесь на даче роют траншеи, и ребята спят одетыми на всякий случай. Боря откуда-то знает и говорит, что ты в зенитной артиллерии, и говорит, что папочка из своей зенитной пушки побьет все фашистские самолёты.
Милый мой, мне очень тяжело, но меньше всего я думаю о себе, всё моё желание и вся надежда, чтобы ты вернулся к нам живым, больше мне ничего на свете не надо. Я веду себя хорошо, не ною, а наоборот держу себя с достоинством и гордостью. Другие, например Оля Журавкина* плачет, ноет с 22 числа, а между прочим её Виктор с ней и регулярно приезжает на дачу.
Из ЦК пока никого не мобилизовали и Бобочка всё у меня спрашивает: почему ко всем ребятам приезжают папы, а мой папочка так долго не едет.
Саша наш ждёт повестки со дня на день. Уже проводили Витю и Захарика. Саша наш, оказывается, лётчик-штурман. Сеня его товарищ подал заявление, чтобы идти в армию добровольцем.
Всё же, мой дорогой, 27 мы тебя целый день ждали. Боря вымыл уши, подстриг ногти (а то папочка не любит, когда у меня грязные уши).
Вечером, когда убедились, что ты не приедешь, поплакали с ним вместе, очень нам тяжело и обидно. Я с тобой согласна и сама так думаю до осени пожить на даче, тут спокойнее и дешевле, а потом устроюсь работать.
Сейчас мы говорили с Лекторской Лизой**. Она думает обратиться в ЦК к Петрову с просьбой посодействовать в устройстве на работу. Я тоже так думаю.
Если я получу за вторую половину июня за тебя и за отпуск, то мне хватит.
Облигации 38 года сейчас не принимают до особого распоряжения, так что на них рассчитывать мне нельзя. 800 руб. замаринованы. К тебе большая просьба не беспокойся об нас, не волнуйся, пиши нам как можно чаще и подробнее.
Лидочка растёт и делается всё лучше, по-прежнему очень спокойная и хорошая. Бобочка тоже ведёт себя хорошо.
Ну, пока. Желаю тебе здоровья, будь весел и спокоен.
Крепко, крепко тебя целуют твои на всю жизнь Лиза, Боря и Лида.
Пиши на дачу или маме.
* муж подполковник Журавкин Виктор Александрович (1906), сосед и хороший знакомый семьи Берёзко
** (предположительно) муж Лекторский Александр Иванович (1905)
Так встретили войну мои дед с бабушкой – разлученные друг с другом и скованные обстоятельствами непреодолимой силы.
В начале июля политическим управлением РККА было принято решение эвакуировать семьи политсостава из Москвы. После первых дней войны выявилась тактика немецко-фашистских войск по тотальному уничтожению политруков и комиссаров как главной мотивирующей и дисциплинирующей силы Красной Армии. Чтобы беспокойство за семью не стало для них отвлекающим фактором, и было принято такое решение.
Конечно, приятной эта новость ни для кого не была, потому что бабе Лизе пришлось бросить дом и одной с двумя детьми уехать в полную неизвестность, от мамы и брата Саши. Следующие два года она прожила в Курганской области, где работала в Шадринском зерносовхозе бухгалтером.
Бабушка Лиза с детьми смогли вернуться домой в Москву только осенью 1943 года.
Дед Захар смог навестить их за два года всего один раз – в мае 1942 года.
В октябре 1944 года он был тяжело ранен в голову и спустя несколько месяцев госпиталей был демобилизован по состоянию здоровья.
«Ясно, что мы еще поживем вместе», написал Захар Васильевич 26 июня 1941 года. Так и случилось три с половиной года и Бог знает сколько горя и слёз спустя.
