Автор: Игнатьева (в замужестве Рыбкина) Мария Ивановна (1915 г.р.) – бывший начальник финотдела 13-го отдельного гвардейского эскадрона связи 7-го гв. кавалерийского корпуса (13 гв. оэскс 7 гв. кк).
23 февраля 1943 г. при прорыве 7-го гв. кавкорпуса из окружения М.И. Игнатьева попала в плен в р-не п. Ивановка (Ивановского р-на Ворошиловградской обл.), но была спасена местными патриотами. Скрывалась у жителей п. Ивановка. Мария Ивановна – одна из организаторов подпольной группы на ст. Штеровка, которая со временем влилась в группу, организованную И.А. Хробустом в Ивановской больнице. 22-го июля 1943 г. вместе с другими подпольщиками М.И. Игнатьева была арестована, но ей вновь удалось бежать. На своем пути к линии фронта её ещё два раза арестовывали, но она уцелела и после освобождения п. Ивановка отправилась на фронт, где воевала до Победы.
В переписке с Марией Ивановной участвуют исследователи Дебальцевского рейда 7-го гв. кавкорпуса гв. полковник Бондаренко Михаил Порфирьевич (1905-1972) и научный сотрудник Краснолучского музея боевой славы на р. Миус Мезеря Александр Семенович.
Рекомендуем для более полного знакомства с этой крайне интересной темой подборку статей по теме «Дебальцевский рейд 8-го (7-го гвардейского) кавалерийского корпуса» в нашем блоге.
Мария Ивановна Игнатьева рассказывает удивительную историю не только своего спасения, но ещё и Ивановского подполья.
Фрагмент письма Игнатьевой М.А. к Бондаренко М.П. (предположительно 1970-71 гг.).
«… Ходили по полям отрубали мясо от наших убитых лошадей, варили, ели. Это мясо носила тетя Дуся Шатская [Шацкая] и нашим пленным, которые скрывались в шахтах. Устроили они меня на кухню к немцам чистить картошку. Походила я на эту кухню дней пять, и эта часть уехала. Начали носить мне кушать соседи, кто что мог. Особенно я благодарна Варе Лобовой, ох, как они меня выручали. А уж о Соне Роменской, о тете Дусе, о Нюре (тетя Роменской) я и не знаю, что это были за люди. [Речь идет о семье Шацких: сестрах Анне Яковлевне, Варваре Яковлевне, Евдокии Яковлевне и ее дочери Софии Ивановне Роменской]. Ведь так рисковать, спасая меня, отказывая себе, я ведь видела, они старались накормить сначала меня, а у Сони была дочка четырех лет Неллочка.
Что можно сказать о нашей группе? Зря, конечно, приписывать это мне. Она у нас организовалась как-то сама по себе. Конечно, я понимала, мне надо взять на себя больше груза потому, что я не работаю, от этих людоедов немало перетерпела. Надо мстить. А как? Ведь действовала прифронтовая полоса. Посоветовались с Соней [Роменской]. Решили организовать группу патриотов. Заготовить необходимое оружие, связаться со своей армией и в одно и тоже время ударить они с фронта, а мы с тыла. Поручили это все мне. Я свободный человек. Не связана с семьей (они ведь все местные). А мне все равно. Терпению пришел конец. И вот осторожно, очень осторожно начинаю агитацию в основном с молодежью. Идут на мое предложенье (поверьте) с радостью. Все перечисленные Вами товарищи были с нами, только я спутала Руденко и Святошенко. Руденко мы избирали своим вожаком, а меня мои друзья называли в шутку, то ли всерьез “комиссаром”. Моя задача была листовки, которые я сама писала от руки, а потом когда мы слились в одну группу, передавали с Ивановки из госпиталя. Разбрасывали в основном мальчишки Святошенко, Наливай Владимир, они в Ивановке, я в Штеровке. Ребята собирали оружие. Сколько его было заготовлено, я не знаю. Об этом знал Руденко.
Теперь о казаке Тимке. Почему я думаю, что он предал нас? Их двое работали конюхами у немцев. Не знаю, конники ли они? Но я сама уговаривала их влиться в нашу группу. Они согласились. Были на нашей сходке в балке за ст. Штеровка. Многих видели. Кажется, принесли автомат к Руденко и их заподозрили немцы. После этого начались аресты нашей группы. Когда нас взяли со ст. Штеровки на шахту 10-10 бис, я спутала с 23 шахтой. Этот Тимка бросил нам такую реплику, о которой я Вам писала. Вот я и заключила, а почему их не арестовали. Они ведь тоже были в нашей группе, их все видели. Ребята их знали (некоторые). Я отклонилась от основной мысли с этим гадом Тимкой. Он был маленького роста молодой. Именовал себя – я казак Тимка. Может быть, он и конник.
Ну и вот. Дальше, когда мы уже были крепко сколочены, сестра Манжулы Клавы (Нина Романовна [Шиндер]), я очень хорошо знаю, она мне много помогала, сказала, что в госпитале у них есть раненые, которые тоже хотят бороться. Но как? Не помню. Кто меня связал с Хробустом (я забыла его фамилию), это Вы напомнили. Я ходила к нему несколько раз. Как и кто нам устраивал свидания, не помню. Но, кажется, врач [В.Н. Брагин]. Он [И.А. Хробуст] мне давал задание как можно больше сколачивать вокруг себя молодежи. Больше собирать оружия, рвать телефонную линию и ни в коем случае не убивать одиночек фашистов. Говорил он мне так: “Ваша группа, Маруся, зеленая, сразу может попасться. Мы как созреем, так дадим им жар вместе”. Он мне и сказал, что вместе с вами у нас уже 37 человек – это ядро, а во время боя к нам присоединится все боеспособное население. Он мне передавал очень много листовок, содержание их было в призыве к молодежи соединяться и готовиться к решительной схватке с фашистами. Потом он предложил мне искать человека, который мог бы перевести мня через линию фронта. Они напишут письмо командованию со всеми именами, фамилиями, количеством оружия, числом живой силы, чтобы одновременно ударить с фронта и тыла. Я от Шиндер Нины Романовны [некоторое время М.И. Игнатьева жила в доме сестры подпольщицы К. Манжулы Н.Р. Шиндер] ходила рыть окопы, чтобы посмотреть, нельзя ли где попытаться перейти. Где там? Там такие везде укрепления, нечего было и думать. Тогда я об этом предложении Хробуста (о нем я никому не говорила), и вряд ли Соня [Роменская] знала его. Она его очевидно узнала тогда, когда все были арестованы. Соня подумала и сказала, что надо попытаться. Нашли кого-то в Красном Луче [город Ворошиловградской, ныне Луганской обл.]. Ходила я туда. С кем, не помню. Ничего не вышло.
И вот тогда Соня Роменская нашла этого немца Вили. Видела я его. Соня ему передала мою просьбу. Она конечно, не сказала, что я пойду от группы. А сказала, что я пленная и очень хочу к своим. Он мне обещал. И обещал лично. Это был, по-моему, простой солдат. Измученный, бледный (наверное, больной). Ох, как он ненавидел войну. До слез. И вот с этой радостью я пошла в Ивановку к Хробусту. Передала ему все. Иду из Ивановки, помню тепло (в июне [в июле]) я босиком. Навстречу мне полицай этот самый верзила и немец. Полицай показал на меня и сказал: “Эта”. Я сначала не поняла, в чем дело. А потом уже дорогой этот гад и говорит: “Что, попались, патриоты”, а сам матом, и всю дорогу до подвала в Штеровке он поливал меня матом. Тут я поняла все. Привели в подвал, а там же все наши друзья. В Штеровке нас не пытали. Повели на шахту 10-10 бис (как Вы пишете). Сразу нас не допрашивали. Привели уже к вечеру. Лагерь был, какое-то приспособленное здание, обнесенное колючей проволокой. Я стояла у двери (охрана была с четырех углов за проволокой), около двери сидел какой то мужчина, старый он или молодой, но весь обросший бородой. И говорит мне: “Что смотришь, дочка, бежи, отсюда живые не выходят, ты еще молодая, а может быть что выйдет”. Я у него спросила: “А как?” Ведь лагерь был окопан и обнесен колючей проволокой. Он меня научает: “А ты попроси у кого есть фуфайку, фуфайку повесь на проволоку под живот, разденься догола и пошел. Одежду положи поближе, чтобы потом достать ее рукой и с Богом”. Я подумала. И задумалась мыслью. А что, попробовать. Все равно смерть. Захожу к своим, первой предлагаю побег Соне, как самому близкому своему другу. Она наотрез отказалась, ведь их арестовали всю семью, ее четырехлетняя дочка осталась у Вари Лобовой. Ведь думали, что, может быть, все обойдется. Предлагала многим, никто не согласился. Потом предлагаю Пете Плужнику. Он согласился, только сказал, чтобы я шла первая, он подождет, я оставлю ему на проволоке фуфайку, подожду его в кукурузе (напротив была кукуруза) и вместе с ним пойдем. Куда? Еще не решили. Так я и делаю. Как я переползла яму, как я перескочила голая проволоку, не помню. Помню, только в кукурузе я одела на свое голое тело одежду. Потом, когда после освобождения мы виделись с Соней, она мне сказала: “О, Маруся, как было страшно, как искали тебя, а на проволоке после тебя осталась фуфайка и большой клок твоих белых волос”. Я и не слышала как они вырвались. Сижу в кукурузе и жду Петю. Откуда не возьмись 2 наших кукурузника и давай сыпать. Чем они сыпали не знаю. А потом дождик. Так я Петю и не дождалась. Да что он, ведь он был еще мальчишка. Теперь я уже узнала, почем он не пошел. Я ведь думала, его нет в живых.
Иду. Ночь темная, дождик. Куда иду? Где меня ждут? Иду, не останавливаюсь. Ведь места-то не знаю, я ведь не местная. Светает. Слышу лай собак. Значит, деревня близко. Подхожу, балка. Залезла на дичку-яблоню. Смотрю на деревню. Деревня маленькая. Несколько домиков. На краю деревни стоит кухня (немецкая). Что делать? Беру палку, иду к кухне. Сидит старик наш русский. Спрашиваю: “Дедушка, немцы молоко на хлеб меняют?” Меняют – отвечает. Мне надо было узнать далеко ли я ушла от шахты 10-10 бис, и где находится 23-я шахта. Когда мы шли на Дебальцево, ночевали у одной жены механика этой шахты. У нее, кажется, трое детишек. Жила она очень бедно, мы были вдвоем с Аней (капитан мед. службы), она погибла. Очень помогли этой женщине. Дали ей хлеба, сахара я отдала свой бушлат. И я хотела добраться до нее, думая, что она должна помнить наше доброе дело. Не выдержав, я спросила у этого старика “Дедушка, где 23-я шахта?” Он посмотрел на меня. Улыбнулся и сказал “Вот иди по этой балке 3 км”. Пошла. Дом этот я сразу узнала. Она, как увидела меня, аж побледнела, но в дом пустила. Закрыла дверь, очень плакала. Жалея меня. И сказала, что она не может меня долго держать. Тут облава за облавой. Ищут партизан. Вымыла меня, дала переодеться бельишко.
Ночевала я у нее и пошла. Куда? Не знаю? В сторону фронта. Бои уже очень были слышны. Иду по самой боевой дороге. Немцы туда, оттуда. Идут. Едут. Подхожу – деревня. Какая? Не знаю. Деревня большая. У входа в деревню встретил мня полицай на велосипеде. Стой! Кто? Откуда? Говорю: “Иду из под Белой Церкви в г. Антрацит. Там у меня семья. Дочка, мама. Ездила менять вещи в Белую Церковь на хлеб. По дороге меня обворовали. Антрацит заняли русские, а я осталась здесь. Вот теперь и не знаю, что делать”. Он у меня спрашивает документы. А откуда они у меня? Говорю. Что все вытащили, и деньги, поэтому и иду пешком. В комендатуру. Допрашивают. Говорю то же, что и полицаю. Не верят, сажают в камеру-одиночку. Значит, там была тюрьма. Только я сидела в камере. Называю себя Клавдия Бакулина. Сижу в камере день, два, а третий день вызывают на допрос. Бьют, вешают, приводят в сознание, опять бьют. Говорю одно и то же. Вот тут-то ухаживали за мной хозяева дома. После избиения меня выбрасывали на погреб. Там сидели избитые наши два разведчика, не знаю, конники они или нет. Охранял нас немец один. Как хозяева договорились с этим немцем? Не знаю, но они обмывали с меня кровь, дали мне платок, кофту (моя вся была в крови), приносили чаю. Почему же меня так пытали? Оказывается, перед моим арестом этот же полицай задержал девушку, которая после пыток сказала, что она сброшена с парашюта, для поиска красноармейцев из кавкорпуса, которые скрываются в шахтах. И должны прибыть еще. Ее посадили на машину и увезли в Дебальцево. При пытках у меня спрашивали: “Пароль? Кличка? Явка?” А я понятия не имела ни в чем. Правда ли это? Жив ли, не знаю. Я подумала на Тоню Зубареву, которая пошла вместе со мной в плен. А почему? Она ведь тоже сбежала от немцев и скрывалась в Ивановке, в Штеровке, и вот, когда я агитировала в нашу группу. Я предлагала ей влиться в нашу группу. Она наотрез отказалась. И жила тихо и спокойно. А потом вдруг слышу о такой девушке. После освобождения мы вместе с ней проходили контрразведку. Я спрашивала у нее про Селезневку. Она мне сказала, что Селезневки не знает.
Итак, после пыток, не добившись от меня ничего, меня из тюрьмы переводят в лагерь. Избитую, изломанную, с синей полосой на шее (она у меня болела очень долго) заставляют работать. Строить дорогу. Разбирали, кажется, церковь. Шатаюсь. Но иду. Падаю. Опять бьют. Вы думаете, немцы? Нет, полицаи. В лагере я познакомилась с одной женщиной местной (не помню ни фамилии ни имени), она для меня была как мать родная. Она своя, ей носили много продуктов, она меня только и поддерживала. Ей я призналась, что попала в плен и вот блуждаю по Донбассу. Жду своих. О группе ни слова. Через день ее выпустили (она сидела за какую-то ерунду). И, представляете, в этот день вечером приходит за мной полицейский. Только не тот, который меня арестовал, а другой. Забирает меня и ведет. Не в сторону комендатуры, а в обратную. Молчит он, молчу и я. В душе кляну эту женщину. Приводит домой. У него жена, мальчик лет семи. Сажают за стол, угощают. Открывается дверь. Появляется эта женщина. Обнимает меня. Плачет. Не пойму, в чем дело. Оказывается, жена этого полицая, какая то родня этой женщине и они решили скрыть свои кровавые следы прикрываясь мною перед русскими частями. Кормят меня на убой с немецкой кухни. На кухню идет жена полицая и меня берет с собой. Не помню, наверное, так было дней пять.
И вот иду с ней с кухни несу обед вдруг из-за кустов крик, Маруся. Я невольно оглянулась. Смотрю Володя Наливай и он мне из-за кустов показывает кулак. А ведь я Клава. Я обомлела. Я ведь знала, что он не арестован, его с нами не было. Если бы не было со мной жены полицейского, мы с ним встретились бы поговорили. Ну, думаю, все. Не убили меня немцы, убьет Володька. Ведь он не знает моей судьбы. Подумает, что я продалась немцам. Ведь я свободно иду на немецкую кухню.
В эту же ночь я уворовала у жены полицейского пальто (потом я его отдала после освобождения Нине Шиндер), туфли, платок (было уже холодно). Куда? Опять не знаю. Иду. Ночь. Темно. Остановилась в копнах. Вздремнула. Светло. Сколько времени не зна. Вижу идут женщины убирать копны. Встаю спрашиваю: “Не видели ли они рябую корову. Угнали немцы, а стадо попало под бомбежку и оно разбрелось” (это была правда). И так под видом поиска коровы я добралась до Чернухино. В Чернухино зашла к своей хозяйке у которой мы останавливались, она меня сразу узнала. Хорошо меня приняла. Узнала я про своих, а их там оставалось много. Из тяжелораненых никто не остался жив. Некоторые умерли сами, а некоторых забрали немцы. Пошла дальше, ближе к фронту искать “корову”. И вот в одной деревне опять попалась. И опять поймал полицай. Кто? Откуда? Документы? В комендатуру. А бой совсем близко. Уже видны пожары. В комендатуре меня допрашивали, посадили в машину, набрали целую машину нас таких и повезли на запад. В одной деревне остановились на ночь…»
Письмо Игнатьевой М.А. к Мезере А.С. (дата неизвестна, предположительно 1971 г.)
«Многоуважаемый коллега, здравствуйте!
Получила Ваше письмо давно уже, но ответить сразу не могла. Была на курсах 3-х классов. Теперь вот закончила. Получила “диплом” и отвечаю Вам.
Что же Вам написать? Я очень много, подробно, писала М.П. Бондаренко и второму Бондаренко [имеется в виду Бондаренко Василий Ефимович – друг М.П. Бондаренко]. Как-то уже и нет желания. Вкратце могу написать.
1. Как я попала в Ивановку?
На рассвете 23 февраля 1943 года мы дошли до Юлино [Юлино-1 и Юлино-2 – в то время бывшие немецкие колонии, ныне не сущ.]. Помню, там был один домик, туда зашло командование корпуса во главе с командиром Борисовым [гв. генерал-майор Борисов Михаил Дмитриевич] и замполитом Беловым [гв. полковник, заместитель командира корпуса по политчасти Белов Михаил Никандрович], мы в сенях грелись, что-то они там поспорили и пошли. Мы за ними. Потом началось что-то ужасное. Били со всех сторон, представьте себе. Что и спереди. Как потом выяснилось, что это наши “Катюши” били по нас, приняв нас за немцев. Ну, а потом плен. Генерала Борисова взяли недалеко от нас. Его адъютант прикрыл своим телом и их вместе взяли в плен. А вот как он остался жив – это загадка. Нас привели в Ивановку, а затем повели на ст. Штеровку. В Ивановке мы переночевали в конюшне. Очевидно, там была школа, а немцы сделали конюшню. Нас было 3 девушки. Поместили нас на навозе отдельно. По-моему это была учительская.
Привели в Штеровку. Меня отделили, завели в кузницу, дают тряпку, ведро с водой и приказывают мыть пол. Я стою, не знаю, за что браться, там один уголь. Окна побиты. Холод. Вдруг в окно упала записка. Поднимаю, читаю. “Девушка, сейчас придут два хлопца, не бойся, иди за ними”. Через несколько минут заходят, как я потом узнала, Володя Омельченко и Петя Плужник, приказывают: “Иди!” Я иду. Прошли дома 3, приводят меня в квартиру Володи Омельченко, быстро снимают с меня военную одежду, дают одежду мамы Володи. Ставят у плиты, приказали варить борщ, а сами ушли. Я одна. Проходит несколько минут, заходят 2 немца и спрашивают: “Метхен, плен руссиш”. Я уже теперь забыла, но поняла, что спрашивают пленную русскую девушку, я пожала плечами: “Не знаю, не понимаю”. И так приходили 2 или 3 раза. Потом все стало тихо. К вечеру пришли ребята и мама Володи. Принесли хлеба, огурцов. Рассказали, что вся Штеровка (немцы) на ногах, ищут русскую девушку, которая сбежала из кузницы. Так я осталась у Омельченко. Пожили там несколько дней, у них было жить опасно. Пришла Соня Роменская, забрала меня к себе. Они жили вчетвером. Мама Сони (тетя Дуся Шатская [Шацкая] и тетя Сони Нюра) и дочка Сони. Стала жить у них. Они мне каким-то путем достали паспорт (немецкий), выдавали меня за сродственницу. Работала несколько дней на кухне немецкой (чистила картошку), потом стали посылать рыть окопы на передовую, я с радостью пошла, надеясь перейти линию фронта, но увы… это сделать было невозможно.
Надо было что-то делать, как-то мстить этим людоедам. У нас сама по себе создается небольшая группа. В руководство которой вошла и я. Начали с того. Сколотить небольшую группу, собрать оружие. Меня переправить через линию фронта и сразу ударить с фронта и тыла. Про группу Хробуста в Ивановке мы ничего не знали. Меня с Хробустом (в госпитале в Ивановке) познакомила Клава Манжула. Он советовал быть осторожными, сколачивать группу и давал мне очень много листовок, написанных от руки, мы их разбрасывали в Ивановке забыла теперь фамилию парнишки того. Я коротко Вам пишу. И вот пошла я на связь к Хробусту в Ивановку. Было это 22 июля 1943 г. (воскресенье). Этот день до самой смерти не забудется. Иду оттуда, навстречу мне идет немец и гад Кукуяшный (полицай). Кукуяшный говорит немцу: “Вот она”, и меня повели.
Да, забыла. Перевести через фронт меня брался немец. Имя его Вилли, он тоже был в нашей группе. Погиб, бедняжка, за нас неопытных.
В нашу группу вошли два парня, казаки, одного звали Тимка, они нас и предали. Когда нас вели в Чистяково, он так нагло бросил нам реплику: “Что попались сталинские проститутки” (извините за грубость), это было дословно им сказано, и я никогда не забуду. Привели в Чистяково [путает, Мария Игнатьева бежала с концлагеря на ш. 10-10 бис – это п. Софиевка, западнее ст. Штеровка] днем (не знаю сколько, было времени). Барак, опутанный колючей проволокой, и кругом прорыт канал. Уборная была на улице. Я вышла раз, другой, и все смотрю на этот канал на эту проволоку. У входа в барак сидит мужчина, не знаю, старый или молодой. Но весь обросший бородой и говорит мне: “Что, дочка, смотришь, рискни через проволоку, все равно смерть, так или иначе”. Я махнула рукой: “Да, что Вы, а проволока, а канал?” – “Канал ерунда, а к проволоке подползешь, сними одежду и голая переползай а потом рукой достанешь одежду и пойдешь”, – объяснил он мне. “Только – говорит – не забудь подстелить фуфайку, а то проколешь живот”.
Я захожу в барак, начинаю предлагать своим друзьям побег. Они ведь все местные, никто не соглашается. На что-то еще надеялись. Предложила Пете Плужнику. Он согласился, только сказал, чтобы я ползла первая (он был мальчишка 17 лет). Он дал мне фуфайку, и я поползла, не помню, как я перескочила канал, разделась около проволоки, проскочила, как рыба, представьте, что даже нигде не зацепилась, а немцы на вышках стоят и ходят вокруг. Ночь была очень темная. Взяла свою одежду, голая доползла до подсолнухов (они были недалеко), там оделась и стала ждать Петю. Через несколько минут налетели наши “Кукурузники”, как начали долбить, откуда у них что бралось, по мне не попали.
Вижу, Петю мне не дождаться, и пошла. Куда? Не знаю. Пошел дождь. Иду. Начало светать. Слышу лай собаки. Значит деревня. Залезла на яблоню (дичку), вижу, женщины гонят коров в другую сторону от меня, я переждала, потом взяла палку, перешла на ту сторону, куда они гнали коров, и иду. “Что будет, то и будет”, – говорю сама себе. Подхожу к крайнему дому. Там привязана собака и немецкая кухня стоит, охраняет ее старичок наш – украинец. Спросила, где 23 шахта (точно не помню, кажется, 23-я). Когда мы шли на Дебальцево, на этой шахте мы ночевали у одной жены механика. Очень помогли ей продуктами. Я решила зайти к ней и решить свою судьбу, куда мне идти, что делать? Старичок этот рассказал мне дорогу. Это было в 7 км от того места, куда я попала. Эта женщина со слезами меня встретила. Обмыла, накормила, дала мне бельишко и отправила меня в сторону фронта на Селезневку.
При входе в Селезневку меня встретил полицейский. Первый вопрос: “Документы?” А какие у меня документы. Забрал, привел в комендатуру. Допрос: “Откуда, куда идешь?” Начинаю врать: “Иду в Антрацит, там у меня дети, мама ст”. Сажают в тюрьму в камеру. Не знаю, была ли там тюрьма, но сидела я в камере без окон, в углу был клок сена. Может быть, это было приспособленное помещение. Не знаю. Вызывают опять. Начинается пытка через повешение. Вешают прямо в доме. Когда я очнулась. Лежу на полу и крикнула: “Опять немцы!” Один меня ударил так, что я залилась кровью и без сознания. Потом меня выбросили на погреб. Не знаю, как ухитрилась хозяйка, но она меня умыла и дала чистый платок. Где она, эта дорогая, милая женщина. Потом лагерь. Работа. Разбирали церковь, кажется, носили камень на дорогу. В камере со мной сидела женщина местная. Она оказалась родня полицая. А фронт уже приближался. Гремело, стучало повсюду. Ее отпустили. За мной пришел полицай и забрал меня к себе. Я этой женщине рассказала, кто я. Всю правду. Очевидно этот полицай хотел мной скрыть свои грехи перед нашими войсками. Но я на них, этих продажных, была очень зла. Уворовала ночью у его жены пальто, туфли, чулки, платок и ушла. Потом опять попалась. Повезли нас в сторону Германии, я опять сбежала и т.д. Всего не опишешь. В Артемовске встретила своих. Вот и все.
Группа наша состояла из местных жителей, одна я только была военнопленной из Штеровки, а в Ивановке были из госпиталя.
Написала я Вам очень коротко. Что будет интересовать, пишите. После Вашего письма я очень рассердилась на М.П. Бондаренко. Что же это он? Вы пишете, что много написано о нашем рейде, а мне хотя что-либо прислал бы почитать. Я до сих пор ни в одной книге военных лет не встречала что-либо о нашем рейде. Читаю я очень много. И нигде ни строчки. Просто обидно. Второй Бондаренко писал мне, что пишет книгу “Глубокий рейд”. Когда она будет написана, я, наверное, точно не узнаю. Где я ее возьму? Живу в деревне, может быть, Вы что-либо пришлете мне. Если можно, пожалуйста, прошу Вас. Фотографию постараюсь прислать, есть у меня одна, как раз фотографировалась перед Дебальцевским рейдом, не нашла. Буду искать.
NB: См. статью «Глубокий рейд» гвардии полковника Бондаренко в нашем блоге.
Все. Привет Вашей семье. Извините за почерк и за ошибки. Рука устала. С приветом, Рыбкина. Фамилия моя теперь Рыбкина. Просто чудом попало письмо ко мне. Игнатьева – это девичья.
В дописках: Дудко [гв. генерал-майор Дудко Степан Иванович, заместитель командира 7-го гв. кавкорпуса] погиб там же, но я не видела, говорили наши солдаты».
Письмо Игнатьевой М.И. к Мезере А.С. от 23 июля 1971 г.:
«Здравствуйте, Александр Семенович [Мезеря]!
Привет Вашей семье.
Большое Вам спасибо, дорогие наши воскресители. Ведь если бы не Вы с Михаилом Порфирьевичем [Бондаренко], никто бы и не знал о нас.
Да, как тяжело! Над каждым письмом, которые я получаю с Донбасса, я плачу до приступов. Прошлый год в декабре через нашу областную газету “Коммунар” Михаилу Порфирьевичу удалось разыскать меня. Фамилия моя была там Игнатова, но я сразу поняла, что ищут меня. Сколько было слез от радости. Уж не так я радовалась за себя, как за своих дорогих спасителей. Только подумать, шесть месяцев они спасали меня от жестокого прифронтового режима. Миус-фронт! Это было что-то ужасное, да еще и организовали группу. Не знаю, как мы могли ошибиться в этом подлеце – предателе Тимке. Ведь он наш Советский, молодой парень, наверное комсомолец. Ну как, как это он мог? Может, моя неопытность, ведь откровенно говоря, я была организатором этой группы в Штеровке. Об Ивановке мы ничего не знали, а уж потом меня Клава Манжула познакомила с Хробустом. Но клянусь Вам, что о Хробусте Тимка не знал, значит, кто-то из наших на допросе смалодушничал. Ведь сначала аресты начались с нашей группы, а потом уже взялись за Ивановку. Я на допросе не была, я сбежала в эту же ночь. Как я часто вспоминаю Ваню Хробуста. Это был настоящий – волевой командир. Меня он всегда называл: “Ты, Маша – мой замполит, увидишь, сколько мы наломаем дров этим людоедам, только будь осторожна”. И вот предательство. Кто знал? Мы были очень осторожны. Ведь с ними тетя Дуся Шатcкая [Шацкая] ей в то время было 50 лет, Нюра Мелихова (ее сестра) тоже пожилая, они вот не пошли на предательство, а этот гад и еще с ним один (забыла его имя) не пожалели ни старых, ни молодых.
Что сделать? Война без жертв не бывает. Я еще раз благодарю Вас за то, что воскресили нас. Я уже твердо уверена – Никто не забыт и ничто не забыто.
Вы спрашиваете о Вилли – немце. Да, он был в нашей Штеровской группе. Хробуста он не знал, не знал его и Хробуст. Он дал обещание перевести меня через фронт с письмом о полной готовности наших групп к выступлению. Я посоветовалась с Ваней, он этот вариант одобрил, но мы еще не были готовы. Он был рядовой солдат. Тимка – предатель его хорошо знал, знал и Вилли Тимку. Оказывается его Тимка первого предал, и его расстреляли в Штеровке перед строем. Это я уже узнала, когда вернулась после освобождения нашими частями Штеровки и Ивановки. Я очень беспокоилась за оружие. Он меня убеждал, что их тоже много, которые не хотят больше воевать, оружие будет в избытке. Так и погиб Вилли бесславно.
Теперь у меня к Вам вопрос. Как мог остаться живым генерал Борисов. Ведь он недалеко от нас был пленен. Это точно. Да еще он пишет в книге о рейде. Что же он пишет? Кто же виноват в этой каше? Ведь дивизии вышли из прорыва, а попал в основном штаб корпуса.
Александр Семенович, я Вас очень прошу, не прошу, а умоляю. Если у Вас есть возможность пришлите мне хоть одну книжку, где написано о нашем корпусе, упомянуто о нашей группе. Я очень много читаю книг времен Отечественной войны и поверьте, нигде не нахожу, чтобы было хотя бы мельком о 7-м кав. rорпусе. Пожалуйста, выполните мою просьбу.
Да, Александр Семенович, очень много прошло лет, разве все вспомнишь. Вот пришел на память один случай. Ваня Хробуст дает мне задание сходить в Селезневку и в обязательном порядке разыскать наших конников, которые скрывались в этом селе и окрестностях села. Самой мне идти не разрешил. Приказал послать толкового парня. Мой выбор пал на Володю Наливай – это был самый бесстрашный парень в нашей группе. И он пошел. Даже, как потом стало известно, выкрал в гестапо какие-то документы, и опять предательство. Он был пойман и расстрелян в Грабово. Это я тоже узнала после освобождения. А сколько листовок! Кто их только писал там в госпитале. А от Советского Информбюро последние известия носила Ване я. Соня Роменская знала хорошо хозяйку, где жили немцы с приемником, и вот, как немец уходил, я к хозяйке и быстро записывала, а потом к Ване. Вот теперь я только думаю, может быть, этот денщик нарочно уходил во время передачи последних известий, может быть, он был связан с Вилли? Да разве все вспомнишь. Сколько лет прошло.
Вы извините, Александр Семенович, за мой корявый почерк, сейчас пишу полулежа, как начинаю вспоминать, так плохо делается с сердцем. Замучило оно меня.
Ну что же еще, Александр Семенович, у меня к Вам нескромная просьба. Вы пишите, знают ли обо мне мои ученики? Откуда они будут знать? Разве я им буду читать Ваши письма и письма всех кто мне пишет? Конечно, нет. Если Вы действительно сможете, то напишите хотя кратко в нашу районную газету. Пусть хотя узнал бы народ, учительский коллектив. Это для меня была бы большая радость. Газета наша называется “За коммунизм” пос. Арсеньево, Тульская обл. Ну, а уж областная газета ни к чему. Между прочим, в областной газете работает журналистом мой сын. Он окончил Московский университет (факультет журналистики) и сейчас работает в Туле в газете. Может быть, нужен будет, вот его адрес Тула, ул. Энгельса 150, редакция газеты “Коммунар”, Рыбкин Виктор Анатольевич. Если будете писать в нашу газету – фамилия моя Рыбкина.
Михаил Порфирьевич мне очень и очень много писал, потом заболел. Стал писать реже, и сейчас уже давно от него нет писем. Не знаю, что с ним.
Еще мне писал Василий Ефимович Бондаренко, Герой советского Союза, автор “Рассказов о неизвестных героях”, публицист, он мне писал, что готовится книга к изданию “Глубокий рейд”. А есть эта книга или нет? Не знаю. Наверное, тоже почитать не придется.
NB: См. статью «Глубокий рейд» гвардии полковника Бондаренко в нашем блоге.
Вот, кажется и все.
Извините за нескромную просьбу. Вы ведь сами напомнили мне об этом. Я бы никогда и не подумала.
Плохо себя чувствую. Что будет интересовать, пишите.
До свидания. Может быть, на будущий год смогу приехать.
С приветом и уважением к Вам.
М. Рыбкина
23/VII – 71 г.»
Автор: Игнатьева Мария Ивановна – бывший начальник финотдела 13-го отдельного гвардейского эскадрона связи (13 гв. оэскс) 7-го гв. кавкорпуса (7 гв. кк)
Распознавание и вёрстка: Светлана Трошина, научный сотрудник Луганского краеведческого музея
