Удоденко Мария Васильевна (1914 - не ранее 1981) в 1943 г. в немецком лагере военнопленных с. Уткино Перевальского р-на Ворошиловградской (Луганской) обл. оказывала помощь попавшим в плен раненым бойцам и командирам 7-го гв. кавкорпуса. Урождённая Ткаченко, родилась в 1914 г. в г. Алчевске. В семье было четверо детей. После гибели отца на фронте в 1916 г. мама с детками переехала в с. Уткино, где устроилась работать на лесоповал и вскоре получила тяжелейшую травму. Марию на воспитание забрала семья тёти, которая проживала в Парижской Коммуне (ныне г. Перевальск). Школа была переполнена и детей, которые не были официально прописаны, на учебу не принимали. Фамилию "Удоденко" Марии дал тётин муж. Под этой фамилией девочка закончила 7 классов, затем медицинский техникум. Была направлена на работу на ш. "Никонор" (ныне г. Зоринск), где вышла замуж за С.Ф. Тендитного, но осталась на своей фамилии. До войны успела закончить 4 курса Сталинского (Донецкого) мединститута. После войны закончить институт не сложилось. Мария Васильевна работала в г. Зоринске вначале заведующей роддомом, затем на шахте заведующей здравпункта, заведующей детскими яслями. За 8 дней до пенсии сломала обе ноги и после снятия гипса не смогла ходить. Последние годы жила в г. Северодонецке с семьей дочери. Все послевоенные годы Мария Васильевна получала письма от воинов, которым оказывала помощь в лагере военнопленных (письма утрачены). Переписка М.В. Удоденко с краеведом А.С. Мезерей хранится в архиве Т.А. Цибульской (дочери А.С. Мезери). В 1969 г. Мария Васильевна Удоденко была награждена медалью "За отвагу" во многом благодаря хлопотам К.С. Владимирского.
Куда: 349339 г. Красный Луч, Вахрушево – 3, Музей «Миус-фронт»
Кому: Александру Семёновичу Мезере
(Предположительно ноябрь - декабрь 1981 г.)
Уважаемый Александр Семенович!
Отвечаю на ваше письмо от 26 октября 1981 г.
Когда началась Великая Отечественная война, моя семья состояла из 3 человек. Мужа, 6-ти месячной дочери и меня. Муж [Тендитный С.Ф., погиб в 1942 г. под Ленинградом] работал в средней школе (быв. шахты Никонор) преподавателем географии и военруком. На 3-й день войны был вызван в военкомат и отправлен на фронт. Я 4 июля 1942 г. была эвакуирована в Сталинградскую обл. в п. Камышино. Эвакуировались на открытых площадках, были ливневые дожди, и ребенка пришлось оставить подоспевшей из Крыма моей сестре. По дороге тоже заболела, где после выздоровления работала немного в здравпункте.
Когда фронт остановился в районе Дебальцево [город Сталинской обл, узловая ж/д станция] меня отозвали как и других, знавших наши адреса, для восстановления шахты. Шахтеры восстанавливали шахту, а мы – медработники амбулаторию, аптеку. Позже, когда вновь началось наступление немецких войск, мне позвонили на работу – срочно собирайтесь, будет эвакуация. Я успела забежать в дет. ясли, не заходя домой, взяла ребенка. Туда же подъехала машина еще с тремя семьями, и мы двинулись в путь. Приехав в Ворошиловград, машину мобилизовали под воинские нужды, а мы обратились в обком КП(б)У за помощью, было уже поздно, но тов. Гаевой [Антон Иванович - [в 1940—1951 гг. первый секретарь Ворошиловградского обкома КП(б) Украины] нас принял, созвонился с Октябрьским райкомом партии г. Ворошиловграда, нас обещали утром эвакуировать с семьями военнослужащих. Когда мы утром добрались уже никого не было, а к обеду фашистские полчища оккупировали Ворошиловград.
Через небольшой промежуток времени новая власть распорядилась – всем, кто прибыл в Ворошиловград во время войны и не имеет довоенной прописки, возвратиться на старое место жительства. Мне пришлось покинуть Ворошиловград, идти с ребенком на руках. Шла до Коммунарска [Ворошиловск, Алчевск] очень долго и решила завернуть в Уткино, там жила мама. Я знала, она эвакуировалась, а осталась тетя. Узнав о моем прибытии, староста предложил немедленно оставить село, он за меня отвечать не собирается. К моему счастью он не выполнил точного распоряжения немецких властей. Так я попала в Уткино.
Один раз на рассвете стук в окно, женщина спрашивает: «У вас ли ваша племянница? Я принесла ей записку». Я читаю – «Сегодня ночью в лагерь с Уткино поступило много военнопленных раненых бойцов и офицеров, нужна квалифицированная медпомощь. Как вы пройдете в лагерь, это будет лежать на вашей совести». Я сразу хотела пойти с этой женщиной. Фамилия ее Коротчук Зоя. Она сказала, что сейчас комендантский час, еще нельзя. Когда я пошла позже, там столько скопилось солдат и подвод немецких. Всем, кто хотел подойти ближе, кричали – «Русь век [Уйди вон]!» Простояв до обеда, возвратилась назад, чтобы не мозолить глаза.
Когда зашла в хату, сидит женщина в слезах, умоляет оказать помощь ее умирающей 20-ти летней дочери: «Муж и сын на фронте, мы эвакуировались из Донецка [в те годы Сталино], в дороге заболела дочь. Мы остановились здесь и нужна помощь». Я пошла к их хатке, оказалось – через дорогу, против лагеря. Девушка уже была в предсмертной агонии, не приходя в сознание, через 20 мин она скончалась. Д/з [диагноз] – сыпной тиф. Женщина была в отчаянии, но когда я сказала, что наши солдаты и офицеры истекают кровью, находясь на родной земле, среди русских, и мы не можем оказать им помощь, она нашла в себе силы спросить: «А что для этого нужно?» Узнать, где расквартированы немецкие солдаты, которые охраняют их. Она метнулась в другую хату, во двор выходит с плюгавым немцем и говорит: «Он будет заступать в 16 часов». Такая неожиданность меня немного смутила, потом я смотрю в упор и говорю: «У меня в лагере брат, тяжело ранен, ему надо оказать помощь. Я врач». Он посмотрел на меня и говорит: «Ты – врач, ты – коммунист, ты – Сталин? И брат коммунист?» Говорю: «Нет, Гитлер напал, нужно было обороняться, всех брали и его взяли». Конечно, объяснились, как смогли. Женщина мне сказала: «Пообещайте сигарет, они на все пойдут». Пока ждала 16-ти часов пришли еще женщины Провизион Ольга, Кисель Н., принесли пачку сигарет, кусок хлеба и кусочек сала. У немца загорелись глаза, схватил все – «гут, гут!» - показал с какой стороны пройти, в какую щель протиснуться с заднего хода.
Сам лагерь был размещен в бывшей лавке и к ней примыкавшего склада. Окна зарешечены, без стекол, прикрыты ставнями. На стенах 5 см снега выступило, цементированные полы, полно снега и какого-то бурьяна, совсем темно. Когда я зашла с улицы, не знала куда ступить. Запах зловоний, испарений и крови. Один просит пить, кто-то кричит: «За Родину! За Сталина! За мной!» Оказалось, что этот человек – капитан Владимирский К.С. [Константин Сергеевич] в бессознательном состоянии. Когда я наклонилась к нему, кто-то зажег спичку. Правое предплечье оторвано, но висит на сухожилии и коже. Я принесла немного бинтов и ножницы. Попробовала ампутировать предплечье. Ножницы совсем не берут. Кое-как удалось отрезать, но торчит острие кости так, что кожу натянуть нельзя. А тут конвоир без конца кричит: «Бистро! Бистро!»
Прим. ред.: рассказ К.С. Владимирского об этих событиях читайте в нашем блоге.
В этот день успела перевязать далеко не всех, только тех, у кого раны очень кровоточили. Когда возвратилась из лагеря, там уже собралось много женщин. Я рассказала, что нужно много бинтов. Говорят, что бинтов нет, есть шторки из марли. Говорю, что идет, только надо простирать и проутюжить. И нужна, хотя бы садовая пилка, чтобы отпилить острие кости для того, чтобы натянуть кожу и зашить. К 8 вечера было все готово, даже узнали, кто будет заступать на дежурство. Достали несколько сигарет, хлеба, 0,5 л молока, а немцы были завшивленные, голодные, шли на все, чего не скажешь о власовцах и полицаях. Эти были настолько жестокие. Один полицай из Адрианополя заметил, что я прошла в лагерь, вызвал коменданта и ворвались в лагерь. Я не успела выйти, они набросились на меня, орут, слюна летит: «Кто тебе разрешил?» Говорю, что офицер. Просто так сказала, другого не успела придумать. По улице проходит офицер, заворачивает на шум и по-русски спрашивает: «В чем дело?» Тут угодливо выступает ему навстречу полицай в немецкой форме и объясняет: «Вот, нашлась, идет в лагерь и делает перевязки, наверное шпионка». Этот офицер берет его за ремень, дергает на себя и говорит: «Ты, облачился в чужую форму, наверное принимал военную присягу, а теперь готов своих же соотечественников с навозом смешать. Так я тебе и поверю, что ты честно служишь немецкой армии. Чуть что, ты сразу облачишься в другую шкуру и будешь перед другими выслуживаться. Вон отсюда!» Все притихли, у всех создалось мнение, что мне на самом деле разрешили. У меня потемнело в глазах. Я не ослышалась? Когда они начали объясняться с комендантом, я тихонько выскользнула.
На следующий день я снова шла. Отпилила осколок кости, обработала, зашила рану. Решила залить самогон, чтобы не ощущал боль, но зубы так были стиснуты, что вряд ли подействовал этот наркоз. Рядом лежал солдат, у которого лицо и голова были испещрены множеством осколков. Сколько я их удалила, поддену пинцетом, а он стучит, падая на пол [это и был Владимирский К.С., который в результате взрыва гранаты в руке получил множественные осколочные ранения головы и лица]. Дальше подхожу, лежит боец или офицер, ноги замотанные портянками. Разворачиваю, а они синие, распухли, точно в валенках. Притронулась, кожа оторвалась от самих колен и сползла в палец толщиной вместе с ногтями, а он просит, пожалуйста, если удастся прийти вам еще сюда, принесите тряпок и намотайте больше, а когда нас будут перегонять в другой лагерь, может совершу побег. Оказалось тоже офицер из Краснодарского края Воробьев Н.И. [Николай Иванович]. Ему позже ампутировали обе ступни. Оказалось, когда их часть окружили, он был в хромовых сапогах, ноги уже были обморожены, идти он не мог, немцы с него стянули сапоги и в 40° мороз гнали босиком за подводой.
Потом организовали еще лагерь в амбаре рядом с клубом, а в клубе при немцах устроили церковь. К тому времени был назначен новый староста, молодой [Гуленко Федор Яковлевич – был лоялен, помогал военнопленным и партизанам], который вскоре явился ко мне и сказал: «А я о вас многое знаю!», а я ему: «И решили меня сдать?», а он многозначительно улыбнулся и сказал: «Посмотрим на поведение!» Я спросила: «Вы верите в Победу?», он промолчал. Говорю: «В таком случае мы должны найти общий язык. Во-первых, вы должны открыть медпункт в комнатке коридора церкви. Для какой цели? Я организую медицинскую помощь для населения, а заодно и нашим бойцам, которые находятся в амбаре, потом вы организуете среди населения питание для военнопленных, их же не кормят». Он добавляет: «И вы будете мной руководить». Говорю: «Зачем? Будем вместе ковать победу над врагом».
С этого дня у нас закипела работа. Был открыт медпункт, потом открыли тифозное отделение, туда ложили тех, кого нужно было укрыть. В медпункт приводили раненых, делали перевязки, более стерильные, чем прежде.
Сюда мне приносили листовки, сброшенные нашими самолетами. Мы их читали населению. Я писала справки для освобождения людей от дежурства на железной дороге, староста заверял их печатью. Был приказ 200 человек в Германию отправить. Я выдала справки 175, он заверил. Их не взяли за исключением тех, которые не явились и племянников полицаев. Много молодежи было отправлено на Динамитный завод [ныне Химическое казенное объединение им. Г.И. Петровского] строить укрепления или рыть окопы. Договорились – напоить коменданта, выкрасть паспорта и отвезти их на завод, а с паспортами они могут возвратиться. Так и поступили.
В лагерь военнопленных поступали все новые и новые люди. Все так же, под любым предлогом оказывалась им помощь, с помощью населения организовывалось питание, гражданская одежда, в которую переодевались пленные, потом совершали побег. В то время знакомиться было некогда, и многих своих подопечных узнала тогда, когда освободили Украину. Когда в горком партии г. Коммунарска [Ворошиловск, Алчевск] стали поступать сотни писем от бойцов и офицеров Советской армии с просьбой разыскать в с. Уткино маленькую молодую девушку, которая заботилась о них, согревала сердцем и лечила раны. Кое-кто заезжал в Зоринск, находил меня на работе. Говорили: «Спасибо за помощь! В гражданской одежде мы сумели перейти линию фронта, соединиться с частями Советской армии. Теперь вместе громим врага. Попросили командира заскочить к вам, так как движемся на запад в этом направлении». Конечно, все было не так просто делать в то время, как я написала, все было намного сложней. Сейчас я просто не могу описать многие факты подробно.
Когда наша дивизия [7-й гв. кавкорпус] попала в тыл врага, наши патриоты скрывали воинов у себя, потом их арестовали и этапом в Уткино. Узнав об этом, я пошла, спрашиваю:
– Долго собираетесь сидеть? – говорят – Ждем приговора. Говорю – мой вам приговор, сегодня же по одному человеку через заднюю дверь в конюшню, чтобы никого не осталось. Утром говорят, что все ушли. Потом писали – Вы наша спасительница! Писем было много, часть из них посылала писателям в Пермь, Новосибирск, Киев, Ленинск-Кузнецк и другие. Много писем сгорело при пожаре дома.
Распознание текста и верстка: С.В. Трошина, Луганский краеведческий музей.
В следующей публикации – письма Константина Сергеевича Владимирского, в которых рассказана из первых уст история его нахождения в лагере п. Уткино.
